19 век, золотой век русской поэзии, век Пушкина и Бенкендорфа, Достоевского и Каракозова, каким ты виделся детям 20 века? И какие ассоциации ты вызываешь у нас: вспоминаем ли мы парадный имперский Санкт-Петербург или размытую Владимирку, вдохновенно зарисованную Левитаном? Эти полярные взгляды варьировались на протяжении всего 20 века: его знаменитый предшественник представал то веком красавцев-кавалергардов, то веком жандармов и чиновников, душителей любой живой мысли. Но одна личность неизменно вызывала восхищение, невзирая на политические перипетии. Как вы думаете, кто бы это мог быть? Ответ на этот вопрос подскажет Анна Ахматова.

Смуглый отрок бродил по аллеям,
У озерных грустил берегов,
И столетие мы лелеем
Еле слышный шелест шагов.

Иглы сосен густо и колко
Устилают низкие пни…
Здесь лежала его треуголка
И растрепанный том Парни.

Уже потом, в советское время, этот выросший «смуглый отрок» превратится в первейшего друга декабристов, к которому мог запросто зайти обсудить насущные проблемы Пестель. Вот как, например, это представил себе Давид Самойлов:
…Шел разговор о равенстве сословий.
- Как всех равнять? Народы так бедны,-
Заметил Пушкин,- что и в наши дни
Для равенства достойных нет сословий.
И потому дворянства назначенье -
Хранить народа честь и просвещенье.
- О, да,- ответил Пестель,- если трон
Находится в стране в руках деспота,
Тогда дворянства первая забота
Сменить основы власти и закон.
- Увы,- ответил Пушкин,- тех основ
Не пожалеет разве Пугачев...
- Мужицкий бунт бессмыслен...-
За окном
Не умолкая распевала Анна.
И пахнул двор соседа-молдавана
Бараньей шкурой, хлевом и вином.
День наполнялся нежной синевой,
Как ведра из бездонного колодца.
И голос был высок: вот-вот сорвется.
А Пушкин думал: "Анна! Боже мой!"

- Но, не борясь, мы потакаем злу,-
Заметил Пестель,- бережем тиранство.
- Ах, русское тиранство-дилетантство,
Я бы учил тиранов ремеслу,-
Ответил Пушкин.
"Что за резвый ум,-
Подумал Пестель,- столько наблюдений
И мало основательных идей".
- Но тупость рабства сокрушает гений!
- На гения отыщется злодей,-
Ответил Пушкин.
Впрочем, разговор
Был славный. Говорили о Ликурге,
И о Солоне, и о Петербурге,
И что Россия рвется на простор.
Об Азии, Кавказе и о Данте,
И о движенье князя Ипсиланти…
Воистину, как говорил Блок, мы знаем Пушкина – друга декабристов, Пушкина – друга царя, но всё это меркнет перед одним: Пушкин – поэт.
И даже Маяковский, призывавший сбросить Пушкина с корабля современности, в итоге нашел неплохого собеседника в лице знаменитого памятника великому поэту работы скульптора Опекушина.
Александр Сергеевич,
разрешите представиться.
Маяковский.

Я тащу вас.
Удивляетесь, конечно?
Стиснул?
Больно?
Извините, дорогой.
У меня,
да и у вас,
в запасе вечность.
Что нам
потерять
часок-другой?!
Я
теперь
свободен
от любви
и от плакатов.
Шкурой
ревности медведь
лежит когтист.
Можно
убедиться,
что земля поката,—
сядь
на собственные ягодицы
и катись!
Вред — мечта,
и бесполезно грезить,
надо
весть
служебную нуду.
Но бывает —
жизнь
встает в другом разрезе,
и большое
понимаешь
через ерунду.
Нами
лирика
в штыки
неоднократно атакована,
ищем речи
точной
и нагой.
Но поэзия —
пресволочнейшая штуковина:
существует —
и ни в зуб ногой…
Я люблю вас,
но живого,
а не мумию.
Навели
хрестоматийный глянец.
Вы
по-моему
при жизни
— думаю —
тоже бушевали.
Африканец!
Сукин сын Дантес!
Великосветский шкода.
Мы б его спросили:
— А ваши кто родители?
Чем вы занимались
до 17-го года?—
Только этого Дантеса бы и видели.
Впрочем,
что ж болтанье!
Спиритизма вроде.
Так сказать,
невольник чести...
пулею сражен...
Их
и по сегодня
много ходит —
всяческих
охотников
до наших жен.
Хорошо у нас
в Стране Советов.
Можно жить,
работать можно дружно.
Только вот
поэтов,
к сожаленью, нету —
впрочем, может,
это и не нужно.
Ну, пора:
рассвет
лучища выкалил.
Как бы
милиционер
разыскивать не стал.
На Тверском бульваре
очень к вам привыкли.
Ну, давайте,
подсажу
на пьедестал.
Мне бы
памятник при жизни
полагается по
чину.
Заложил бы
динамиту
— ну-ка,
дрызнь!
Ненавижу
всяческую мертвечину!

Но 19 век – это не только Пушкин. В памяти сразу всплывают строки о красавицах, вальсах, дворцовых залах…
Марина Цветаева. Бабушке.
Продолговатый и твердый овал,
Черного платья раструбы...
Юная бабушка! Кто целовал
Ваши надменные губы?

Руки, которые в залах дворца
Вальсы Шопена играли...
По сторонам ледяного лица
Локоны, в виде спирали.

Темный, прямой и взыскательный взгляд.
Взгляд, к обороне готовый.
Юные женщины так не глядят.
Юная бабушка, кто вы?

Сколько возможностей вы унесли,
И невозможностей - сколько? -
В ненасытимую прорву земли,
Двадцатилетняя полька!

День был невинен, и ветер был свеж.
Темные звезды погасли.
- Бабушка! - Этот жестокий мятеж
В сердце моем - не от вас ли?
А там, где красавицы, там, как известно, и гусары. Помните знаменитого поручика Ржевского из «Гусарской баллады» - «гусарам неизвестно слово «нет». Впрочем, помимо «нет», есть много других известных гусарам слов, например, бой, сомнение, раздумья…
Булат Окуджава
Нужны ли гусару сомненья,
их горький и въедливый дым,
когда он в доспехах с рожденья
и слава всегда перед ним?

И в самом начале сраженья,
и после, в пылу, и потом,
нужны ли гусару сомненья
в содеянном, в этом и в том?

Покуда он легок, как птица,
пока он горяч и в седле,
врагу от него не укрыться:
нет места двоим на земле.

И что ему в это мгновенье,
когда позади - ничего,
потомков хула иль прощенье?
Они не застанут его.

Он только пришел из похода,
но долг призывает опять.
И это, наверно, природа,
которую нам не понять.

...Ну, ладно. Враги перебиты,
а сам он дожил до седин.
И клетчатым пледом прикрытый,
рассеянно смотрит в камин.

Нужны ли гусару сомненья
хотя бы в последние дни,
когда, огибая поленья,
в трубе исчезают они?
Сомненья, видимо, пустили глубокие корни не только в гусарах. Первая четверть 19 века ознаменовалась движением декабристов.

А.А. Муравьев-Апостол так сказал о поколении декабристов: «Мы были дети двенадцатого года». Война 1812 года дала целому поколению дворянской молодежи тот жизненный опыт, который привел мечтательных патриотов 19 века на Сенатскую площадь. Значение декабризма в истории русской общественной мысли не исчерпывается определенным этапом борьбы за демократические свободы и чисто историческими причинами и следствиями. Декабристы создали особый тип русского человека, отличный от того, что знала вся предшествующая история.
Каким же был «типичный декабрист» в повседневной жизни? С одной стороны, это был человек действия. В этом сказывалась их установка на практическое изменение существовавшего тогда политического строя. С другой стороны, это романтик, мечтатель, непременно дворянин. Хотя целью движения и было действие, основной формой этого действия, как ни парадоксально, являлось речевое поведение декабристов. Трудно назвать другую эпоху русской жизни, когда устная речь – разговоры, дружеские речи, беседы, проповеди, гневные филиппки – играла такую бы роль. От момента зарождения движения до трагических событий на Сенатской площади декабристы поражают своей «разговорчивостью», стремлением к словесному выражению своих чувств и идей. Это давало возможность – с позиций более поздних норм и представлений – обвинить декабристов во фразерстве и замене действий словами.
Осип Мандельштам. Декабрист.
Тому свидетельство языческий сенат,-
Сии дела не умирают`
Он раскурил чубук и запахнул халат,
А рядом в шахматы играют.

Честолюбивый сон он променял на сруб
В глухом урочище Сибири,
И вычурный чубук у ядовитых губ,
Сказавших правду в скорбном мире.

Шумели в первый раз германские дубы,
Европа плакала в тенетах,
Квадриги черные вставали на дыбы
На триумфальных поворотах.

Бывало, голубой в стаканах пунш горит,
С широким шумом самовара
Подруга рейнская тихонько говорит,
Вольнолюбивая гитара.

Еще волнуются живые голоса
О сладкой вольности гражданства,
Но жертвы не хотят слепые небеса,
Вернее труд и постоянство.

Все перепуталось, и некому сказать,
Что, постепенно холодея,
Все перепуталось, и сладко повторять:
Россия, Лета, Лорелея…
Вольнодумцы и романтики, думали ли они, что положили начало разрушению своего мира? Пройдет полстолетия, и революционное движение покажет звериный оскал террора. «Ах, декабристы, не будите Герцена», - иронизировал Наум Коржавин. Но Россия была все-таки разбужена и разрушена. Интересно, как оценивали творцы истории последствия деяний рук своих?
Кирилл Ковальджи «Вера Фингер и Николай Морозов»

Молодые влюбленные Вера и Коля,
Ни к чему вам Женевского озера сага…
Подведет вас слепая жестокая доля,
Благородно-преступная ваша отвага.

Где убийство царя? Где «Народная воля»?
Казематы во имя всеобщего блага…
Доживете вы оба до красного флага,
До империи новой, до царства ГУЛАГа…
Что вам думалось в старости, Вера и Коля?

Как это всегда бывает, высокие идеалы не выдержали столкновения с реальностью. Тогда, в конце 19 века, это казалось невозможным. Люди верили не только в прогресс техники, но и в прогресс человека. И такая вера не была лишена оснований. В самом деле, извольте видеть: дымят поезда и пароходы, передовая интеллигенция (тогда еще не «вшивая») поддерживает или, по крайней мере, сочувствует революционерам… Скоро всё это закончится, еще чуть-чуть – и задымят другие пароходы, в их трюмах поплывут будущие аборигены архипелага ГУЛАГ, старые фотографии и бумаги сожгут или аккуратно приложат к делу, а русская литература разделится на советскую и эмигрантскую. Но пока всё неплохо, как будто бы.
М. Синельников. Детство матери
Девочка плыла за пароходом,
И в нее швыряли шоколад,
Апельсины слали ей по водам
Восемьдесят с лишним лет назад.
Этот мир так празднично-внезапен,
И огни бежали в черноту…
Бунин или, может быть, Шаляпин
С дамой в белом были на борту.
По Оке гуляй и вояжируй,
Выдь на Волгу в обществе гуляк!
Уплывали эти пассажиры
И уплыли в Ниццу и ГУЛАГ.

«Былое нельзя воротить, и печалиться не о чем», писал Булат Окуджава. И всё-таки иногда так хочется если не воротить, то остановить мгновенье. Например, где-то там, на самом стыке двух веков, пока в двери гуляк 19 века не постучали суровые часовые революции 20-го. Пусть замедлит свое течение Нева, застынут облака, а золоченые амуры, хранители часов, отвернутся на минутку. И словно на полотне живописца перед нами встанет портрет 19 века: противоречивый, контрастный и обладающий той волшебной притягательностью, которая свойственна всему безвозвратно ушедшему, далекому, но такому родному.


Евгений Блажеевский, Памяти бабушки

За стеклами хлопья витали,
Разъезжая площадь пуста.
В ночные безбрежные дали
Вокзал отпустил поезда.

И с Богом!...
Когда отъезжали
Тоску за границей лечить,
Дома Петербурга бежали,
Стремясь на подножку вскочить.

Красавица в шубке, ужели
Грядущего груз по плечу?
Железной верстою Викжеля
За вашим составом лечу.

А вы улыбаетесь тонко
Какому-то звуку в себе…
Всего вам, родная, только
Не думайте о судьбе.

Живите в беспечном угаре
На грани любви и греха…
Пусть после на грязном базаре
И кольца уйдут, и меха.

Летите сквозь промельк нечастый
Огней за кромешной чертой…
Пусть после ваш мальчик несчастный
Оставит меня сиротой.

Я буду амуром сусальным
Незримый полет совершать,
Над вашим сидением спальным
Стараясь почти не дышать.

Живите, пока еще рано
Платить за парчу и атлас…
Я после Ахматову Анну
Прочту как посланье от вас.

А нынче, безмолвие кроя,
Свистит вылетающий пар,
И, словно забрызганный кровью,
Во мраке летит кочегар…

(звучит романс «Кавалергарды, век недолог»)

Также лит. композицию сопровождала музыка - Чайковский (Сентиментальный вальс; Вальс из балета "Спящая Красавица"), Свиридов (вальс из "Метели"). Использована глава "Декабрист в повседневной жизни" из цикла лекций М.Ю. Лотмана.
(с)

Замечательный сценарий! А кому не поставили экзамен-то? Кто оказался "альтернативно одарёнными личностями"?